Английские поэты XIX века
Роберт Саути (1774-1843)
Поход на Москву
Император Напол на Россию пошел,
Прогуляться пошел в Москву.
Солнце ласково грело, земля зеленела.
Morbleu! Parbleu!
Как приятна прогулка в Москву!Император Напол был ужасно силен,
И лорд Ливерпуль был потрясен.
А советник Брум поднял страшный шум
Из-за этой прогулки в Москву:
Он кричал, что теперь России - конец,
Потому что Напол - большой удалец:
Разгромив Россию, вот-вот
И на Англию он нападет.
Но ему возражали люди другие:
Мол, пускай Напол победит Россию -
Исполать ему, в добрый час!
Он себе обретет хлопот полон рот -
И будет ему не до нас.Но русские остановили Напола
На его дороге в Москву,
И он победил их в битве тяжелой,
И не было там никаких parlez-vous;
Солнце ласково грело, земля зеленела -
Morbleu! Parbleu!
И Напол, наконец-то, вошел в Москву.Но в Москве ему было слишком тепло,
Ибо русские подожгли Москву.
И печаль омрачила его чело;
Его силы уменьшились, как назло.
Morbleu! Parbleu!
И он порешил, что с остатком сил,
Пока солнце греет, земля зеленеет,
Будет лучше оставить Москву.Но русские шли у него по пятам
На всем пути из Москвы.
И Кутузов бутузил его войска,
И Ермолов ерошил его войска,
И Шувалов шугал его войска,
И Чичагов чехвостил его войска,
И Краснов красил кровью его войска,
И Кудашев кокошил его войска
И Давыдов давил на его войска,
И Сеславин бесславил его войска,
И еще был чудовищный генерал,
Что чудовищным именем обладал:
Это имя знает каждый почти,
Но никто не в силах произнести.И грянул мороз, и снег повалил
На всем пути из Москвы.
И солнце не грело, земля была белой,
И всё устрашающей вьюга ревела -
Sacrebleu! Ventrebleu!
Ужасен был путь из Москвы.
Но Напола ждут еще стужа и зной,
Ибо очень холодно под землей,
А в аду жара от утра до утра,
И это ему осознать пора.
Morbleu! Parbleu!
И долгие муки ему предстоят,
И оттуда не будет пути назад,
Как был ему путь из Москвы.
Хорэйс Смит (1779-1849)
Шут, приговореннывй к смерти
У короля Рутении
Был королевский шут,
Который без стеснения
Язвил и там и тут
И осыпал всех сплошь
Придворных и вельмож
Насмешками ехидными,
Порой весьма обидными.Чтоб быть хорошим дураком,
Нелишне обладать умом,
А также, по призванию,
Талантом подражания.
И шут способный тот
Пускал всё это в ход,
Рискуя без причины
Разгневать властелина.Но как-то розыгрыш один
Был очень-очень едким.
И разъярился властелин
(Быть может, словом метким
Шут припечатал короля
Иль что другое сделал для
Того, чтоб всех развлечь;
Не знаем). Но его пресечь
Король решил и так сказал:
"Презренный раб! Дрожи, нахал!
Твой жребий предопределен:
Ты будешь смертию казнен.
Но я, в вознаграждение
За прошлые радения,
Тебе дарую благодать:
Вид смерти самому избрать"."Ну, что ж, - ответил дуралей, -
Ты прав, конечно, и твоей
Я покоряюсь ярости.
Но если вправду ты вполне
Предоставляешь выбор мне,
Пусть я умру... от старости."Уильям Мейкпис Теккерей (1811-1863)
Песня монаха
Люб многим колокольный гуд,
Зовущий в церковь грешных.
А мне милей, как в било бьют
Пред трапезой, конечно.
Когда я вижу, как баран
На вертеле дымится,
Уже от запаха я пьян
И всласть могу молиться.Сижу в пивной, как в церкви, я,
Стук кружек - мне цевница,
И богородица моя -
Дебелая девица.
Коль я обнять ее хочу,
Она не отстранится.
И я молитву ей шепчу:
Я так люблю молиться.Господь меня убережет,
Святые не погубят.
Тот жизнь достойную ведет,
Кто жизнь такую любит.
Плоть наша - воздух, говорят,
Кровь - снадобье сплошное.
Творец! Меняй хоть всё подряд,
Но нам оставь спиртное.Артур Хью Клаф (1819-1861)
Позднейшие десять заповедей
Чти Бога только одного:
Вполне достаточно его.Не сотвори себе кумира -
Помимо чека от банкира.Не проклинай: ведь от проклятий
Не пострадает неприятель.Ходи по воскресеньям в храм:
Людей полезных встретишь там.И чти родителей своих,
Чтобы наследства ждать от них.Не убивай: ведь кто убит,
Тебя не облаготворит.Не сотвори прелюбодейства:
Не прибыльно такое действо.Не укради чего-нибудь:
Куда доходнее надуть.Не лжесвидетельствуй: тишком
Поклепы разнеси кругом.Не пожелай жены чужой:
С ней переспав, уйди домой.А в целом, повторить могу я,
Люби лишь Бога (аллилуйя!),По крайней мере, не любя
Соседа больше, чем себя.Сэр Уильям Швенк Гилберт (1836-1911)
Песня о равенстве
Когда мы станем королем,
Всем людям - в звании любом -
Мы должность по душе найдем,
И будут все равны.Епископ, пахарь и денщик,
Судья, печник и зеленщик
Разумен будет и велик,
И будут все равны.
Дворяне будут не в чести,
Дворяне будут коз пасти,
Дворяне будут пол мести,
И будут все равны.Аристократ, что ходит в клуб,
Аристократ, что варит суп, -
Тот, кто умен, и тот, кто глуп -
Да, будут все равны.В суде начнет судить портной,
Сапожник - ведовать казной,
Кухарка - управлять страной,
И будут все равны.Все будут жарить пироги,
Все будут чистить сапоги,
Никто отлынить не моги -
Ведь будут все равны.Куда ни стань, куда ни глянь,
("Гондольеры")
С какой бы стороны
Куда ни кинь, всё будет клин:
Мы будем все равны.Альфред Эдуард Хаусман (1859-1936)
Крокодил, или общественное приличие
Не смейтесь: мне совсем не мил
Коварный нильский крокодил.
Его дурное поведение
Меня приводит в возмущение.В Египте, где могучий Нил
К пескам пустынь приносит ил,
На берегу его зеленом
Ребенок ходит обнаженным.
Ах, где же Лондонский совет?
Увы, его в Египте нет.
Меж тем, покинув сонный Нил,
Ползет на берег крокодил.
И он, приняв солидный вид,
Ребенку грозно говорит:
"Дитя! Твой облик мне не нравится.
Вдруг европеец тут появится
И на тебя направит взор?
Вообрази, какой позор!
Твой голый непристойный вид
Его встревожит и смутит.
Приди ко мне, дитя срамное,
И скрой свой стыд хотя бы мною".И исчезает в водах Нила
Малыш, одетый в крокодила.
Но, хоть его пристоен вид,
Ему кончина предстоит.
И мать его в пустынном крае
Рыдает, не переставая.
Таков ее надрывный стон,
Что весь Египет потрясен.
Но иерлоглифы рыдания
Вернуть дитя не в состоянии.
И крокодильи слезы льет
Сам крокодил средь нильских вод;
Но эти слезы, твердо верю я, -
Одно сплошное лицемерие."Ветрa ли воду поднимают
Иль снег в горах Уганды тает?" -
Осведомляется феллах.
На затопляемых полях
С каирских стен хедив в смятении
Глядит на это наводнение
И говорит: "Разлился Нил:
Опять приходит Крокодил".
Волна вздымается большая,
Пол-пирамиды заливая,
А сфинкс безносый под водой
Уже сокрылся с головой.Сэр Оуэн Симан (1861-1936)
Юлии, завидуя ее морозоустойчивости
Когда собачий холод мучил
Меня безжалостно и зло
И на себя я, знать, навьючил
Одежду весом в сто кило,
Ходила в легком ты наряде,
Хоть мерзлый ветер землю мёл,
И думал я: чего же ради
Нас называют "сильный пол"?Всю землю стужа оковала,
И снег искрился на ветвях,
А ты бестрепетно шагала
В прозрачных шелковых чулках.
Когда б в подобную погоду
На твой манер одеть меня,
Ее б не выдержать мне сроду,
И я бы умер за три дня.День погулявши в холодину,
Ты на прием спешишь скорей
И храбро обнажаешь спину
Аж ниже талии своей.
Должно быть, подвиги такие
Ты почитаешь за ничто;
Да я схватил бы пневмонию,
Когда бы вышел без пальто.Но почему, скажи мне, то же,
Что ты, не в силах сделать я?
Чай, твой скелет обтянут кожей
Гораздо толще, чем моя.
Скажу тебе я, дорогая:
Тебя люблю я всей душой
И буду так любить всегда я,
О толстокожий ангел мой.Джозеф Редьярд Киплинг (1865-1936)
Шифр нравственности
Оставив юную жену хозяйничать по дому,
Уехал Джонс на горный пост к афганскому кордону.
Там гелиограф был, и Джонс жене растолковал
Сигнальный шифр, чтоб ей с горы слать нежные слова.Любовь ему внушила ум, ей красоту - Природа,
И гелиограф их связал в честь Феба и Эрота.
Джонс наставленья слал жене, когда вставал рассвет,
И на закате тоже слал супружеский завет.Он ей твердил: страшись юнцов, внушающих соблазны,
И льстивых, лживых стариков с отеческою лаской.
Но подозрительнее всех для Джонса, говорят,
Был генерал-полковник Бенгс, заслуженный солдат.Ущельем как-то ехал Бенгс, с ним штаб и адъютанты.
Вдруг видят: гелиограф с гор сигналит бесперстанно.
Они подумали: мятеж! Туземцы жгут посты!
Остановились - и прочли шифровку с высоты."Тире, и точка, и тире, тире, тире и точка..."
О черт! Давно ли генерал стал нежным ангелочком?
"Мой птенчик... козочка моя... мой свет... моя звезда..."
О дух барона Клайва! Кто сумел попасть туда?И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил;
Все стали, сдерживая смех, записывать депешу.
Джонс посылал своей жене супружеский завет:
"Не знайся с Бенгсом, ибо он - распутный человек!"И, гелиографом с горы безжалостно сигналя,
Из жизни Бенгса сообщал интимные детали;
Тире и точками жене он мудрый слал наказ.
Но, хоть любовь порой слепа, у мира - много глаз.И штаб, как вкопанный застыл, и адъютант опешил,
И генерал в седле краснел, читая, как он грешен;
И наконец промолвил он (что думал он, не в счет):
"Всё это - частный разговор. Кррругом! В галоп! Вперед!"И, к чести Бенгса, Джонсу он ни словом, ни взысканьем
Не дал понять, что прочитал в горах его посланье.
Но всем известно - от долин до пограничных вех, -
Что многочтимый генерал - распутный человек.