Байрон, cтихотворения 1806-1816 гг.

Мысли, внушенные экзаменом в колледже

Взносился Магнус, гордый и надменный,
Коллегами своими окруженный.
Он был, как бог, могуч и всеми чтим,
Студенты трепетали перед ним;
Он громозвучным гласом, как трубою
Разоблачал невежд перед собою -
Глупцов несчастных, пасынков судьбы,
Что были в математике слабы.

Сколь счастлив тот, кто понял Пифагора,
Но всё другое уяснит не скоро;
Кто, не освоив метрику английскую,
Поэтику познал александрийскую;
Кто знать не знает, как на поле боя
Его отец пал смертию героя,
Но понял, как умела наша рать
Давным-давно французов убивать;
Кто слыхом не слыхал про "Магна Карту",
Но помнит наизусть законы Спарты;
Кто, хоть ему и "Гамлет" невдомек,
Всю "Орестею" знает назубок;
Кто не читал Блэкстоуна ни разу,
Но затвердил Ликурговы указы!

Таков сей отрок, чей школярский пыл
Отметки и медали заслужил,
И даже премию за декламацию,
Коль жаждет он подобной аттестации.
Но мы, простые смертные, увы,
Как правило, совсем не таковы.
Не то, чтоб мы хотели непременно
Усвоить ум и страстность Демосфена,
Зане витийство всякое мертво,
Коль убеждать не нужно никого;
Другим оставим строить стратагемы:
Вещаем не толпе, а лишь себе мы.
Предпочитаем мы серьезный тон -
В нем смешаны друг с другом писк и стон.
Не станем возбуждаться, будем скованы:
Профессорам претит, что мы взволнованы,
А все выпускники пеняют нам
На всё, что им самим не по зубам.

Тот, кто желает одобренья школы,
Пускай стоит, потупив очи долу
И быстро тараторит свой ответ,
Чтоб непонятен был его предмет.
Ведь знает каждый ментор в балахоне:
Кто бойко тарахтит, тот всех ученей,
Кто больше скажет за кратчайший срок,
Тот лучше всех усвоил свой урок.

Отцы наук, почтенные таланты,
Скрывающиеся под сенью Гранты!
Никто их сочинений не прочтет,
Никто об их кончине не всплакнет.
Скучны, как на стенах у них картины,
Они не блещут мыслью ни единой.
В невежестве и в глупости своей
Они бранят искусство наших дней.
Прославив Бентли, Порсона и Бранка,
Всё ту же вертят все они шарманку.
Хоть лавры их чело венчали, но
Для теплых чувств они мертвы давно.
Но наша Церковь к ним полна доверия:
Они всегда готовы к лицемерию,
Их раболепием по горло сыт
Всяк власть имущий: Петти или Питт;
Покорно перед ним склоняя выю,
Они идут на пакости любые,
Однако чуть в опалу он впадет,
Бегут к тому, кто пост его займет.
Вот каковы сии кустоды знания!
Такие их дела и воздаяния!
Но все же им вручаемая мзда -
Не выше той, что платит их орда.

На смерть мистера Фокса

В одной утренней газете появился
следующий непристойный экспромт:

О смерти Фокса наш народ скорбит
И радуется, что скончался Питт.
Так Правда с наших чувств сняла замок,
И Справедливости вручен венок.

На эти строки автор написал следующий ответ:

О ты, змея коварная и злая,
Чернишь ты мертвых, правду искажая.
Что из того, что все "друзья народные"
Оплакивают душу благородную?
Все ж злые языки хулят лукаво
Того, кто заслужил навеки славу.
Когда скончался Питт в зените власти,
Хоть под конец случилось с ним несчастье,
Сочувствие по мертвому тоскует:
Высокий дух с почившим не воюет.
Друзья его отходной проводили,
Его ошибки спят в его могиле.
Он пал, как Атлас, под ярмом печалей,
Которые наш край отягощали.
К нам Фокс явился в образе Геракла,
Но и его энергия иссякла;
Питт тоже пал, и вместе с ним скончались
Надежды, что, казалось, появлялись.
О нем рыдает не одна Британия -
Нет, вся Европа в скорбном одеянии:
"Так Правда с наших чувств сняла замок,
И Справедливости вручен венок".
Питт! Не дадим, чтоб злобные поклепы
Пятнали гроб избранника Европы.
Фокс! Грустный мир рыдает над тобою:
О да, ты чувство заслужил такое;
Но ты любим, по крайней мере, всеми,
А бедный Питт? Его бранят все время.
Фокс воссиял во славе, люди скажут.
Но Питту патриот в венке откажет.
А Зависть маску искренности носит
И только Питта одного поносит.

Надпись на памятнике ньюфаундлендской собаке

Когда порой во прах вернется тот,
Чья гордость - не дела, а знатный род,
То скульптор, воплощая скорбь земную,
Над гробом ставит мощную статую,
И не того, кто был, мы станем чтить,
Но лишь того, кем должен был он быть.
Но бедный пес, наш лучший друг при жизни,
Кто на твоей, скажи, заплачет тризне?
Живя для господина своего,
Ты дишишь, страждешь, бьешься за него
И погибаешь, верность не наруша, -
И все ж Господь твою отвергнет душу.
А человек надеется спастись
И монопольно в небо вознестись.
О человек, сосуд греха зловонный,
Могуществом и рабством развращенный!
Презренье вызывает облик твой,
Горсть праха, наделенная душой!
В любви ты похотлив, друзьям неверен,
В словах лукав, в улыбках лицемерен;
Ты хвалишься породою своей -
Но зверь любой тебя стократ честней.
Прохожий, вставший перед сей гробницей,
Ступай! Тебе здесь не о ком молиться.
Надгробьем этим друга я почтил:
Лишь одного я знал - он здесь почил.

Другу молодости

Еще недавно мы с тобою
Считались лучшие друзья,
И это чувство молодое
В нас сохранится, думал я.

Но мы теперь познали оба,
Как быстро гаснет юный пыл:
Кто некогда любил "до гроба",
Свою любовь теперь забыл.

И наши души охладели:
Так хрупко дружбы торжество.
Пройдет лишь месяц иль неделя -
Где это чувство? Нет его.

Но это - вовсе не утрата,
И горевать не стану я.
В том, что не дорог для меня ты,
Вина Природы - не твоя.

Как вдруг нахлынет и отхлынет
В морях прибрежная вода,
Так наша дружба в сердце стынет:
В нем шторм бушует не всегда.

Простившись с юношеским раем,
Мы - мира лживого рабы.
И мы по истине вздыхаем,
Прося пощады у судьбы.

Златая юность! В ней могли мы
На всё дерзать - но лишь не лгать.
Но та пора невозвратима,
Осталась в прошлом благодать.

Теперь мы - взрослые; дано нам
Чужим орудьем нынче быть,
Должны мы по чужим законам
И ненавидеть и любить.

Мы за глупцом гарцуем цугом,
И в нас полно его грехов.
Но мы его считаем другом,
Хотя он нас продать готов.

Таков наш рок, мы это знаем:
Как избежать судьбы такой?
И если мир неизменяем,
Пред ним смиримся ль мы с тобой?

Ты - но не я; я не предвижу
Свои грядущие пути.
Людей и мир я ненавижу,
И я всегда готов уйти.

Тебя же в мире тьма не встретит,
Ты жизнь пройдешь простым путем,
Как светлячки, что ночью светят,
Но не видны лучистым днем.

Увы! Ведь где бы неизменно
Ни восторжествовало зло
(А большей частью суверены
Его приветствуют тепло),

Ты не замедлишь отличиться,
Впорхнув в цветистый этот рой,
И будешь рад соединиться
С тщеславной, барственной толпой.

Среди бездумных дармоедов
Беспечно виться будешь ты:
Так, аромата не отведав,
Садится муха на цветы.

Какая возвеличит фея,
Что невесома и легка,
Порхающего рядом с нею
Блуждающего огонька?

И кто себя к тебе приблизит,
Когда ведешь себя ты так?
Кто дружбою себя унизит
С тобой, чей друг - любой дурак?

Так воздержись от раболепства,
От низких мыслей отрешась;
Пойми, что это - непотребство,
Будь кто угодно - но не мразь.

Перевод жалобы кормилицы
из трагедии Еврипида "Медея""

Ах, если б строгое эмбарго
У пирса задержало "Арго"
И сэр Ясон в порту застрял,
Не увидав колхидских скал!
Увы, сей путь привел к беде и
Проклятию для мисс Медеи.

Обращение к зрителям, прочитанное
на открытии театра "Друри-Лейн"
в субботу 10 октября 1812 года

О, кто из нас того не помнит дня,
Когда театр стал жертвою огня?
В небесный свод взвивался дым клубами,
И стены жадно обнимало пламя,
И в Темзе отражался, дик и яр,
Как столп библейский, гибельный пожар.
А вкруг огня толпились сотни граждан,
И за свое жилье боялся каждый.
Казалось, небо было всё в огне
И над землей пылало в вышине.
И наконец от храма Мельпомены
Остались лишь обугленные стены,
Укутанные пеплом и золой,
Как убранные в саван гробовой.
Так сможет ли новейшее строение
Достойно быть шекспировского гения?

Да будет так! Пусть магия его
Здесь возродит былое волшебство!
На сцене, разукрашенной богато,
Да будет Драма, как была когда-то!
Где храм искусств недавно рухнул, там
Теперь вознесся гордо новый храм,
Возникла величавая громада;
Мы скажем: "Слава Богу! Так и надо".

Пусть эта сцена славою своей
Затмит всё, что предшествовало ей!
Пусть мы еще придем сюда в надежде
Увидеть нечто, лучшее, чем прежде!
Когда-то Сара Сиддонс без конца
Игрою потрясала здесь сердца.
Здесь был увенчан Гаррик чародейный
Последними из лавров "Друри-Лейна"
И, словно Росций, в этом зале вас
Благодарил в слезах в последний раз.
Но и живых почтите вы венками -
Не только тех, кто распрощался с нами.
Пусть новое на сцене вспыхнет пламя!
Наш Дрюри-Лейн взывает к вам - и вы
Уверьте всех, что музы не мертвы,
Что пьесы нового Менандра снова
Почтите вы - не только мертвых слово.

О, сколь прекрасен тот период был,
Когда играл здесь Гаррик, полный сил!
Нас всех одушевляет это имя,
И мы гордимся предками своими.
Но, как в зерцале Банко, видим мы:
Актеры новые идут из тьмы,
И смотрим мы - и видим в том зерцале
Ряды имен бессмертных на скрижали.
Так, прежде чем корить сынов своих,
Осмыслите, чего нам ждать от них.

Друзья театра! Пьесы и актеры
На ваш ареопаг предстанут скоро.
Одобрит ли ваш суверенный суд
То, что они вам здесь преподнесут?
Но, коль стремление актеров к славе
Сведется к легкомысленной забаве,
То пьесы, не неся больших идей,
Лишь будут развлекать пустых людей.
Хотя актеры "Друри-Лейна" в прошлом
Порою потакали вкусам пошлым,
Но мы сейчас желаем, чтоб, даст Бог,
Не бросил им никто такой упрек.
Отвергнут пусть грошовые сенсации:
Им ни к чему дешевые овации.
Пусть гордость cнова обретет актер,
И разум правит сценой с этих пор.

На этом кончу я, исчерпав тему.
В честь Драмы, вижу, создал я поэму.
Примите же, друзья, и наш привет.
Вот занавес поднялся, блещет свет.
Хоть прежний "Друри-Лейн" пожрало пламя,
Сегодня новый "Друри-Лейн" пред вами.
Нам англичане - суд, Природа - вождь.
Да возродится здесь Искусства мощь!

Отрывок

Когда б вернул я реку лет моих
К истоку слез и радостей живых,
Я б не стремился плыть быстрей потока
Среди цветов, увянувших до срока;
Пусть жизнь моя, как ныне, по волнам
Несется вдаль к неведомым морям.

Что значит Смерть? Покой души в могиле?
То прошлое, чего мы частью были?
Жизнь - это призрак. Жив лишь тот, кого
Я вижу сам. Всё прочее - мертво.
Ушедшие - мертвы, хотя порою
Они еще лишают нас покоя
И навевают нам из тишины
Воспоминаний тягостные сны.

Ушедшие - мертвы. У них нет силы
Вновь теми стать, какими сохранила
Их наша память. Те, кого сейчас
Мы не забыли, тоже помнят нас.
Людей повсюду разделяют ныне
Моря и реки, горы и пустыни;
Но это это окончится - и мы
Объединимся в царстве вечной тьмы.

Что под землей бесчувственной сокрыто?
Мильоны тех, кто сгнили и забыты?
Иль прах веков, где путь проложен тот,
Которым человечество идет?
Иль город там без горя и веселья,
Где каждый житель замурован в келью?
А есть у них язык? А может быть,
И чувства не успели в них остыть,
Могучие, как мрак в немой могиле?
Где мертвые? Зачем они все жили?

Земля! Лишь мертвым ты наследство дашь
Мы - пузыри, и лопнуть - жребий наш.
Тебя познать мы можем лишь в гробнице.
Когда-нибудь и мне дано спуститься
К другим теням, в чертог печальный твой,
Где я пойму смысл тайны вековой
И, скрытой мудрости постигнув слово,
Проникну в душу гениев былого.

Монодия на смерть достопочтенного Р.Б.Шеридана,
прочитанная в театре "Дрюри-Лейн"

В тот миг, когда последний луч заката
В вечерний час скрывается куда-то,
Кто не почувствует в момент такой,
Что и его душа объята тьмой?
Во мраке на цветах роса блистает,
И вся Природа молча отдыхает,
Помедлив на момент на том мосту,
На коем свет стремится в темноту.
Кто не почувствовал в тиши глубокой
Взволнованности мысли одинокой
И грусти гармоничной и святой,
Что солнце удалилось на покой?
Душа полна не горькою тоскою -
Уныние в ней нежное, не злое,
Без горя и кипучих бурь и гроз,
Но лишь с печалью чистых, светлых слез,
Не вызванных какой-то горькой долей -
Слез, льющихся без скорби и без болей.

Уныние довлеет над душой,
Когда заходит солнце за горой.
Такая же владеет нами жалость,
Что в гении всё смертное скончалось,
Что дух великий навсегда угас
И что из света в черный мрак от нас
Ушел нежданно призрак величавый,
Нас утешая лишь посмертной славой.
Блеск остроумья, глубину ума
И красноречья дар пожрала тьма -
Светило яркое погасло разом;
Но жив для нас его бессмертный разум,
Его дневные дивные труды,
Его ночей достойные плоды.
Но как нам от него осталось мало!
Его душа всю землю обнимала -
И восхвалять, и радовать могла,
И обличать всю мразь земного зла.
В собрании великом или малом -
Всегда, везде людьми повелевал он.
Но те, кто восхвалял его толпой,
Гордились сами этой похвалой.

Когда вознесся голос Индостана,
Страдающего под пятой тирана,
Он грозно встал карающим жезлом,
И глас его звучал, как Божий гром.
Когда гремели слов его раскаты,
Хваля его, впадали в дрожь Сенаты.

А вот еще: куда как хороши
Созданья радостной его души -
Его из жизни взятые сюжеты,
Что юмором и правдою согреты,
И этот остроумный диалог
(Лишь он один его придумать мог),
Остроты и смешные положения
И образы - плоды воображения,
Но копии знакомых нам людей:
Он ярким светом, словно Прометей,
Всё это озарил - и величаво
Досель над всем его сияет слава.

Но есть меж нас людишки, для кого
Крах мудрости - их тленья торжество,
Кто рад, когда прекрасная музыка
Унизится до стука или крика;
Пусть поразмыслят - и поймут тогда:
То, что для них - порок, другим - беда.
Тяжка судьба таланта, что заране
Всё время ждет лишь похвалы иль брани;
Ему не вечно курят фимиам.
Его мученья любы дуракам;
И тайный недруг с недреманным взором
Всегда готов кольнуть его укором;
Завистники ютятся по углам,
Затем, что им чужая боль - бальзам.
Смотрите! Все они желают, чтобы
Величие скорей дошло до гроба.
На промахи, что от избытка сил
В своей работе гений допустил,
Они нам всем указывают жадно,
Перекривляют правду, лгут нещадно
И, этим постоянно заняты,
Возводят пирамиду Клеветы
На Гения. Но если в довершение
Болезнь усугубит его мучения
Иль у него поселится нужда,
То Дух не сможет к небу взмыть тогда.
Да, ежели придет такое время,
То с немочью, нуждой, лжецами всеми
Уже не сможет разом биться он
И, обессилев, будет побежден.
Так диво ли, что бедствие такое
Сражает и сильнейшего героя?
В груди, в которой сила чувств кипит,
Огонь небесный в глуби сердца скрыт,
Она темна от бурь и ураганов,
Полна водоворотов и вулканов,
И если напряжется ярость их,
Взорвется грудь от мыслей громовых.

Но прочь от этой вымышленной темы:
Что это происходит, знаем все мы.
Но наша цель - воспеть хвалу сейчас
Тому, кто не искал хвалы у нас,
И помянуть угасшее светило,
Которое нас радостью дарило.
Ораторы! Скажите же о том,
Кто был для вас героем и вождем.
Великим Трем он был талантом равен,
И, как они, в веках он будет славен.
Вы, барды Драмы! В творчестве своем
Он ментором вам был и образцом.
Вы, остроумцы, блещущие в свете,
Он был для вас отцом, ему вы - дети.
Пока всевластье мощного ума
Планету сотрясает, как грома,
Пока веселье, юмор, красноречье,
Что жизнь преображают человечью,
Живут у нас в душе, у нас в мозгу,
Я с горечью теперь сказать могу,
Что мы еще, наверно, долго будем
Ждать человека, дорогого людям,
Какой сейчас нам был Природой дан,
Чтоб умереть: он звался Шеридан.

Обратно